28.12.2010

Посещение

 Недавно попал мне в руки документ, автором которого, как полагают, был провинциальный священник, умерший всего лишь год назад. Характер документа таков, что я не решился передать его куда-нибудь, но и умолчать о нем оказалось выше моих сил. Я слукавил. Я написал рассказ. И тем самым снял с себя всякую ответственность!

В сельской церкви уже час назад закончилась служба, но священник, отец Вениамин, только что направился домой. С одним из своих прихожан обсуждал он важный вопрос -  смену церковной ограды, поскольку нынешняя, стоявшая с незапамятных времен и без конца подправлявшаяся, совсем прохудилась. Разговор шел потому о столбах и штакетнике, о краске, то есть о цвете, какой приличествует ограде Божьего храма. Понятное дело  - голубой. Но в магазинах только желтая да красная. Значит, переплата! Отец Вениамин перебирал бородку, мужичок чесал в затылке. Наконец, договорились по самому хорошему: ограда ставиться бесплатно, а на штакет да на краску подкинуть надо с запасом. Договорились...

И после этого отец Вениамин все равно не торопился домой, оттягивал что-то…

Всем знакомо, как это бывает: делаешь что-то, суетишься, но знаешь, что, как останешься один, поджидает тебя дума печальная и будет эта дума тебе душу травить до петухов…

Священнику, однако, седьмой десяток, и по опыту знает он, что надо всегда печаль по имени называть, чтобы не таилась она в душе  мукой непонятной. Понять печаль – значит найти ее причину, причина же – это уже факт, а факту всякому палочка есть, где лежать ему да забываться…

И как только домой пришел и на иконы взглянул, вспомнил причину своей печали. Это было лицо юноши, что пришел сегодня в храм к началу службы и простоял у двери, не перекрестившись ни разу, до самого конца. И ушел, не перекрестившись. А что же было в лице его? Для отца Вениамина в его лице была память. Много лет назад, в годы молодости своей, он знал такие лица, русские лица, с мукой в глазах, лица, которые потом стали исчезать в земле русской, а те, что приходили им на смену, и необязательно безбородые, не в бороде смысл, просто это были совсем другие лица, и говорили они на каком-то чужом языке, в котором слова не то штыки, не то скрежет зубовный. И тогда кончилась Русь! И как в татарщине или неметчине жили. Да православные, веры не изменившие, даже в их лицах не было светлости русской, а лишь страх, отчаяние да богооставленности мука.

Отец Вениамин прошел через расколы и тюрьмы и выжил чудом. Слово Божие нес людям, как крест подносят к глазам преступника, на смерть обреченного.

Привык священник думать, что кончилась Русь и с каждым днем кончается. Но вот через полвека, после всего, что было, вдруг стали встречаться ему то тут, то там знакомые лица. С удивлением и трепетом душевным приглядывался к ним, и было поначалу разочарование великое, казалось, будто напрокат взяты лики русские про русское забывшие!

Встретил он однажды в городе двух молодых людей. Бороды русые, глаза синие, руки нервные… Стоят в стороне, говорят о чем-то горячо… Глаза горят… Стал загадывать отец Вениамин, о чем разговор их. О смысле жизни? О Боге? О прекрасной даме, наконец? Подошел близко сзади, и будто в душу плюнули! Говорили о хоккее. С ликами Алеши Карамазова – и о хоккее!

И все же! Все же это было знамение! Может быть, сначала лица русские, а потом и души…

Вот сегодня один из таких, новых, простоял у него в церкви всю службу. Несколько раз пристально вглядывался ему  в глаза священник. Веры не видел, но и пустоты воинствующей не было в них. Значит, все-таки что-то было! И вот ему это «что-то» и есть сегодня печаль отца Вениамина. Подумалось ему, что такие глаза должны быть у арестанта за решеткой, или у неизлечимо больного, или у потерявшего самое дорогое в жизни… Хотелось молиться за эти глаза, просить Господа избавить их от боли и тоски, хотелось самому сделать что-нибудь в помощь, в облегчение, в избавление! Он знал, что ночь проведет в молитве и слезах, и уверенность была, что сегодняшняя его молитва непременно услышана будет…

И как-то совсем машинально готовил себе ужин, яичницу поджаривал да чай кипятил. И когда уже за столом собирался произнести предтрапезную, услышал стук в дверь. Удивился, потому что не ждал гостей. Но удивился еще больше, когда, открыв дверь, увидел того, о ком только что думал.

-          Можно? Я не помешал вам? – неуверенно спросил юноша, не переступая порога.

-          Отчего же, - ответил отец Вениамин. – Собирался ужинать в одиночестве, Господь гостя послал, и я очень рад. Заходите!

      Тот прошел в прихожую, потом в комнату, благословения не попросил, на иконы не перекрестился. И казалось, будто знал, что нужно это сделать, и не сделал умышленно, чтобы подчеркнуть свое отношение и не создать двусмысленности положения. Держался просто. Охотно сел за стол и если от яичницы отказался, то чай пил с удовольствием, из блюдечка, держа его обеими руками, так же, как и хозяин дома, словно обычай древний припоминал.

                Они сидели друг против друга, смотрели друг другу в глаза и улыбались, может быть, каждый своему, но близость рождалась несомненная, хотя вместе с тем какая-то смутная тревога входила самым краешком в сердце священника.

-          Меня Алексеем зовут, - сказал, наконец, гость. – А о вас я знаю давно. И много хорошего слышал от тетки моей, она в соседней деревне живет и к вам в церковь ходит.

      Отец Вениамин молчал. Пил чай и смотрел на гостя улыбаясь.

-          А я пришел к вам за помощью, отец,… хотя почти уверен, что помочь мне вы не в силах… И все-таки прищел… Должен был я попытаться, правда?

-          Конечно, согласился  священник.

Чувствовалось, что юноше очень трудно начать, и не слова он подыскивал, а форму разговора, так, словно сказать хотел лишь немногое, но чтобы ответ получить по самому главному. Отец Вениамин не торопил его и не поощрял к откровенности, потому что знал: откровенным человек по нужде бывает да по вере. Гость без веры. Значит, нужда… Разговорится.

-Наверное, я все расскажу вам, - продолжал гость. – Наверное. Но не сразу. Сначала я хотел бы получить от вас ответ на один вопрос, для меня очень важный. И очень прошу вас, не торопитесь с ответом! У меня философское образование, и я знаком с богословской литературой. Казенный ответ меня не устроит. Я хочу знать ваше личное мнение! У вас за плечами жизнь. Мне нужен откровенный ответ человека, прожившего жизнь. Представьте, что от искренности вашего ответа зависит моя жизнь!

               Отец Вениамин заволновался.

- Вы можете быть уверены в том, что я не солгу вам, о чем бы вы меня ни спросили, и все же стоит ли ставить в зависимость от чьей-то искренности, даже священника, свою жизнь. Ведь так трудно бывает понять человеку человека. А, если я правильно понял вас, вы хотите спросить меня о чем-то таком, о чем нелегко говорить?

               Юноша несколько смутился.

- Ну, пожалуй, я чуть сгустил краски! Вопрос, в сущности… то есть…я бы мог его задать любому священнику… но к вам у меня уже была заочная расположенность…

    Он замялся.

-          В общем, отвечая на мой вопрос, учтите, пожалуйста, что я неверующий и что, я уже сказал, для меня это очень важно!

Помолчал и выпалил:

-          Что такое чудо, отец?

Священник даже растерялся.

- Чудо?! Но… Вы же ставите меня в невозможное положение! Вы спрашиваете о чуде и говорите, что неверующий! Так как же я вам отвечу! Ведь для меня чудо – это явление бытия Господа нашего, знак Его присутствия в мире… если говорить о так называемых  сверхъестественных  явлениях… Но для меня, поверьте, для меня чудо – все творение Божие! Вам трудно понять это, но взгляните на мир глазами ребенка или как посторонний, и каждая букашка и жизнь человеческая – все чудо, и ничто без Бога объяснения не имеет…

        Священник увидел, как потускнели глаза юноши, и прервался на полуслове.

- Не то! Все не то! – пробормотал гость и… вдруг дернулся, как-то весь дернулся, будто судорога прошла по телу. Поймал встревоженный взгляд священника, смутился и заговорил сбивчиво: - Не обращайте внимания… я после объясню… бывает так у меня … иногда…

                И вот только после этих слов отец Вениамин заметил нечто особенное в облике юноши, в его манере держаться, в позе, как он сидел на стуле. В чем особенное – не объяснишь, может быть, болен?

                Теперь он сидел боком на стуле, вцепившись руками в спинку, напряжение чувствовалось и в руках, и в лице.

-          Не то я хочу услышать от вас! – с болезненной гримасой сказал гость.

-          Что же? – спросил священник и подумал о заведомой бесполезности этого разговора.

-          Вот вы, лично вы, были когда-нибудь, ведь вы прожили большую жизнь, были вы когда-нибудь сами свидетелем чуда? Настоящего чуда!

-          Нет, - ответил священник.

-          И при этом вы верите в чудо?

-          Мне трудно ответить вам, молодой человек. Ведь если я вам скажу, что воскресение Господа нашего Иисуса Христа, а пред тем жизнь, деяния и смерть Его – величайшее чудо, засвидетельствованное апостолами, ведь для вас это неубедительно. А между тем после этого величайшего события вообще недостойны были люди внимания Господа, ибо сколько же свидетельствовать! Но так мыслю я – грешник из грешников! Господь бесконечно добр! И чудеса, кои происходят с людьми, есть милость, есть деяние милосердия, есть переполнение любовью к твари сердца Господнего! Милость отвергающему ее!..  – Тут он прервался и недоуменно посмотрел на юношу. – Но…помилуйте! Если вы не веруете в Бога, то ведь для вас и чуда не существует! Зачем же?…

-          Я верю в чудо, отец. Точнее, я признаю чудо!

-          Немыслимо! – изумился священник. – Если без Бога, какое же может быть чудо? Если вокруг материя одна да причинность жестокая, откуда чуду взяться? А если признавать чудо, то необходимо предполагать при этом хотя бы, скажем, некую силу, некий источник чуда… 

-          То есть вы хотите сказать, - не без ехидства вставил гость, - что надо предполагать причину чуда, а только что сами говорили о жестокой  причинности материального мира! А?

-          Не ловите меня на слове! Это нехорошо! Вы же понимаете меня, мысль мою понимаете!

 Отец Вениамин не столько обиделся, сколько огорчился.

-          Конечно, я понял вас. Но все дело в том, что возможны в мире явления, как следствия нарушения причинности. Могу я так посмотреть на вещи?

-          Можете, - был спокойный ответ. – Но ответа на вопрос не получите, и удовлетворения не будет. Такой ответ не снимает вопроса, а рождает новые и бесконечные.

-          А разве гипотеза Бога не порождает сомнения и бесконечность вопросов?

Священник помолчал некоторое время, ответил потом не торопясь.

-          Гипотеза Бога – это удел ищущих в гордыне. Не вера рождает сомнения, а слабость наша, греховность, неспособность следовать путем веры! Но сомнением вера проверяется! Испытывается! Преодоление сомнения – радость великая, коей лишены безбожники…- Отец Вениамин почувствовал вдруг, что начинает уставать, что говорит вяло и неубедительно. – Не кажется ли вам, Алеша, что мы уходим в тему, которая, как вы сказали, уже решена вами? Я не улавливаю сути вашего вопроса? Я ведь могу говорить о чуде только как о явлении Божием, в Бога же вы не веруете. Чем я могу помочь вам? Попробуйте поискать ответ у науки…

Алексей саркастически усмехнулся:

-          Увы! Наука мне еще менее способна помочь!

При этих словах он вдруг дернулся. Лицо перекосилось. Но была это не гримаса боли, а скорее досады… Пошатываясь, он встал со стула и подошел к окну. Левой рукой вцепился в подоконник, правой ухватился за ручку рамы и стоял к священнику боком, словно единственную позу выбрал.

-          Никто мне помочь не может! – с каким-то тоскливым отчаянием прошептал он.

-          Вы больны? – неуверенно спросил отец Вениамин.

-          Болен? Если бы я сам знал, что со мной!

-          Не понимаю…- пробормотал священник, не в силах оторвать глаз от лица своего гостя. Было это лицо человека в отчаянии , но оно не было лицом в обычном смысле больного человека. Что же?

Снова заговорил Алексей.

-          На чем мы остановились? Да… На гипотезе Бога… Оставим… Значит, вы считаете, что всякое чудо – это непременно явление Бога?

-          Так, - неохотно ответил священник.

-          Если от Бога, значит, какой-то смысл в каждом чуде?

Намек своеобразный?

-          Именно. Иначе зачем Господу являть Себя, как не в указание! Однако являет себя Господь без навязывания, на волю не посягая!

-          Не понимаю! – поспешно и нервно спросил Алексей.

-          Упорствующему в неверии и чудо не поможет. Так я мыслю.

-          Упорствующему? А если не упорствующему? Если желающему поверить?

-          Уверует! – твердо ответил отец Вениамин.

Теперь на лице гостя была улыбка, не то снисходительности, не то сожаления.

-          Ну, а вы, отец, вы если бы увидели, к примеру, человека, идущего по воде, как бы вы отреагировали на это?

-          Колени бы преклонил в радости и благодарении за милость Господню…

Хохот прервал слова его, грубый, циничный хохот, но священник не успел даже обидеться. Его гость вдруг оторвался от окна, как стоял, в рост, медленно всплыл к потолку, и теперь хохот падал на священника  сверху, сверху же падали прерываемые хохотом слова:

-          Ну, так преклоните колени, отец, возблагодарите!

С последним словом гость занял в воздухе горизонтальное положение, выставил вперед руки и с растопыренными пальцами поплыл к священнику, не переставая хохотать…

               Очнулся отец Вениамин на своей кушетке, что в углу, от прикосновения холодного ко лбу. Это Алексей прикладывал к голове мокрое полотенце. Лицо юноши было испуганным, и слезы! – да, слезы – это первое, что увидел священник.

-          Вы живы! Слава Богу! Если можете, простите меня! Вам лучше?

-          Что это было? – еле слышно выговорил все еще бледный священник.

-          Я все объясню вам! Я должен был сразу рассказать все! Но так глупо и подло все получилось!…

-          Вы гипнотизер и пришли посмеяться надо мной?

-          Нет! Честное слово, нет! Я все вам объясню! Сейчас же! Поверьте, я не хотел того, что получилось! Вы были так бледны, я испугался… Хотите воды?

-          Да…

Отец Вениамин на мгновение закрыл глаза, но тотчас же вцепился в руку Алексея.

-          Вы действительно летали или это бред?

-          Я принесу воды…

Рассеянность и испуг все еще были в голосе гостя, но когда он бросился за водой в прихожую, священнику показалось, что ноги его не касаются пола, и когда тот вернулся с кружкой, отец Вениамин снова был близок к обмороку. Пил он судорожно, с закрытыми глазами. Потом почти простонал:

-          Рассказывайте же, наконец! Я буду лежать… Возьмите стул, садитесь рядом… И говорите!…

Видимо, не так просто было начать, и первые фразы были обрывочны, но только первые, потому что потом началась исповедь.

-          Я окончил философский… Готовился в аспирантуру… Знаете ли вы, отец, как заманчива философия! Как таинственно это слово! Как загадочно величественны имена жрецов – Гегель, Кант! Платон! Фихте! Сейчас уже пусто…

А раньше у меня голова кружилась при упоминании этих имен! А какое ни с чем не сравнимое наслаждение испытываешь, когда начинаешь понимать мысль великого философа, словно сам пережил ее. А гордость при этом! Но это что! Вот когда впервые вдруг обнаружишь у великого философа, к пониманию которого стремился годы, когда обнаружишь у него первую крохотную неувязочку, нелогичность -  вот где плеск тщеславия!  А потом, когда сам составишь мнение о великом, даже высказывать это мнение никому неохота, так горд и доволен собой бываешь! Многие на этом останавливаются и удовлетворяются, из них потом рождаются чванливые комментаторы, но в философов они не превращаются. Я останавливаться не хотел, но со мной случилось другое: я вдруг почувствовал, что пустое все это… Сколько людей – столько философий.

Каждый прав лишь постольку, как видится ему мир… Истины в философии нет, есть лишь одни более или менее талантливые интуиции, оригинальные конструкции… и не более. И все! Как бы это сказать… одни стены… перегородки… лабиринты… а крыши нет…здания нет! Я имею в виду истину… - Прервался. – Лишнее говорю, да? Но это необходимо, поверьте…

               Священник схватил его за руку.

-          Говорите! Не нужно ничего объяснять! Говорите!

-          Вот тогда я и обратил внимание на религию. Началась мода на кресты и иконы… Я прочитал Евангелие и сказал себе: это то, что я искал! Это мудрость, которую я чувствую, но постичь не в силах. Она выше моих возможностей! Я понял, что всю жизнь буду каждый раз по крупице понимать эту мудрость, и жизни моей не хватит! А если есть такая возможность – познавать конечную мудрость, можно ли жить еще ради чего-нибудь другого? Тогда я объявил себя верующим.

-          Объявили? – удивленно переспросил отец Вениамин. – Разве вы не уверовали, если поняли, что нет мудрости большей?!

Алексей невольно улыбнулся.

-          Я объявил, что уверовал. Я думал, что это одно и то же. Признавать правоту христианства и поверить в Бога.

-          А разве это не так? – изумился священник.

-          Конечно! Ведь и христианство можно воспринимать лишь как зашифрованную философию сохранения человеческого рода, полученную, к примеру, от космических пришельцев, высших по разуму!

-          Да, - печально согласился священник, - люди готовы верить во что угодно, но только не в истину, простую и очевидную.

-          Очевидность – явление субъективное…- начал было юноша, но замолчал. Потом продолжал: - Так я стал верующим. Отрастил бороду, бросил курить, упорядочил отношения с женщинами… Благодоря своей философской натасканности я стал  в своей среде чем-то вроде проповедника. Церковь, разумеется, посещал и даже посты держал строго по календарю… Но вот месяц назад случилось…

-          Будьте добры, дайте мне еще глоток воды! – Пил, а руки заметно дрожали, и бледность будто снова выступила на лице. – Ну, ну… я слушаю! Говорите!

-          Вы думаете, это случилось во время молитвы, или во время благостных размышлений, или при чтении Священного писания? Это было на пляже, когда я валялся на песке, и не было у меня в тот момент ни благих, ни грешных мыслей… Я хотел подняться, оперся ладонями на песок и вдруг понял, что повис над песком… так… сантиметра на четыре… Казалось, что я не сделала ни одного движения, только подумал – и тут же поднялся еще! У  меня закружилась голова, то есть произошло примерно то же, что и с вами полчаса назад. Я потерял сознание. Правда, лишь на мгновение. А когда снова пришел в себя, то уже знал каким-то особым телесным знанием, что могу подняться в воздух без малейшего усилия и напряжения. Заметьте, отец, при этом я даже не вспомнил о Боге! Я просто был ошеломлен… Я быстро оделся, еле удерживаясь от эксперимента, прыгнул в автобус… Он был полон, но не слишком, я же висел между людьми, поджав ноги… В комнате я заперся на ключ и, обратите внимание, даже не взглянул на иконы, которыми был полон угол. Я набрал воздуху, как для храбрости, и всплыл к потолку. Я летал, опускался, переворачивался вниз головой, роняя из карманов всякую ерунду… было как во сне…

Вы говорите, всякое чудо от Бога… Но ведь если это было так, то в душе моей я чувствовал бы хоть что-то! Но ничего! Понимаете, ничего не было, скорее, напротив, ощущение уродства, ненормальности… Не было чуда… Был лишь парадокс причинности… И тогда пришло прозрение! Я никогда не был верующим… Более того, я почувствовал ну, что ли, пустоту вселенной, безбожие мира, собственное сиротство…

-          Возможно ли это! – воскликнул священник. – Ведь вы же летаете! Летаете! И говорите о пустоте вселенной, о сиротстве… Господи! Да что же это случилось с людьми! Ни кары, ни благодати не приемлют!

Поднявшись с кушетки, он подошел к иконостасу, почти упал на колени.

-          Господи! Не гневайся на неразумение рабов Своих! Разум их помутнен, и душа осквернена! Велико терпение и безгранична любовь Твоя, Господи!

Гость стоял в стороне. На лице была досада, или печаль, или досада печальная. А когда священник умолк и склонился в поклоне, голос Алексея зазвучал резче и будто даже с издевкой.

-          Я ведь еще не все рассказал вам, отец!

-          Рассказывайте! Все рассказывайте! Ничего не оставляйте на душе!

Алексей подошел к иконостасу.

-          Символы! Символы вашего Бога! А признает ли сам Бог эти символы за Свои! Богохульство? Да? – Сел рядом. – Тогда, в своей комнате, обнаружив себя уродом, я под конец сорвал икону со стены и летал с ней и глумился над Богом умышленно! Я ведь рисковал, правда? Но ничего со мной не случилось, икона же треснула когда я выронил ее из рук под потолком. А жаль! Вот если бы в этот момент я брякнулся на пол да переломал себе руки или ноги…

-          Тогда бы уверовали?

-          …Еще бы! – рассмеялся Алексей.

-          Нет, и тогда бы не уверовали… Впрочем, нет, нет, не знаю.

Чего-то смутился отец Вениамин, потому что пожалел о своих словах.

               Алексей не обратил внимания.

-          Так началась моя новая жизнь! Жизнь в чуде! Чего там! Я о Боге и думать забыл в первые дни! Ведь летать, Господи! Можете ли вы себе представить, какое это удовольствие, нет, наслаждение – летать! Ночью над степью или озером! Вскинешь руки, и паришь, и падаешь, и взмываешь! И ничего больше не нужно в жизни! Так легко!…

При этих словах он поднялся, возложил руки на голову и с пьяной улыбкой поплыл по комнате как-то в полувертикальном положении. Но, видимо, спохватился, быстро, словно спрыгнул, опустился на пол и тревожно взглянул на священника. Тот был бледен и торжественен, стоял в полный рост.

-Чудо Чудо! – шептал он. И столько счастья было в его голосе, что откровенная зависть отразилась на лице юноши. – Теперь можно и умереть!

               Отец Вениамин вдруг нахмурился, лицо стало озабоченным.

- За что же дал мне Господь лицезреть чудо? – спросил он, тревожно взглянув на Алексея. – За что? Разве я не отягощен грехами более других? Неужели…                     

               Он тут побледнел, как перед обмороком, и даже закачался. Гость поторопился подхватить его под руки, но был мягко отстранен и отошел в угол удивленный. Священник опустился на кушетку, отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Алексея.

-          Вы хотели еще что-то рассказать…

-          Вам плохо? Может, воды?..

-          Нет, - безучастным голосом ответил он. – Говорите же! Я знаю, вы не сказали еще чего-то очень важного...

Алексей пожал плечами.

-          Главное сказал. Странно… Сначала вы были счастливы, когда узнали… А сейчас похожи на самого несчастного человека в мире… Я подозревал, а теперь уверен, что мое чудо в итоге всем приносит несчастье…

-          Всем? – встрепенулся отец Вениамин.- Разве еще кто-нибудь?..

-          Вот об этом я и не успел вам рассказать! – усмехнулся Алексей. – но сначала о себе…

Что мне лично делать с этим чудом? Для меня утерян смысл жизни! Я уже не могу жить среди людей, потому что не могу контролировать себя! – Улыбнулся. – Ах, если бы вы знали, отец, сколько соблазнов я преодолел! Больше, чем Иисус, поверьте! Сколько раз мне хотелось взлететь где-нибудь посередине улицы и полюбоваться сверху на физиономии моих современников, пожизненно опьяненных всеобщим детерминизмом природы! А сегодня, в вашей церкви, думаете, мне не хотелось устроить потеху!

-          Но вы не сделали этого! – тихо сказал священник.

-          Не сделал. Но вовсе не по причине порядочности! Мне объявиться, значит превратиться в подопытного кролика науки или в обожествленного кролика Церкви! Я самолюбив! И не могу позволить, чтобы меня изучали!

-          И до сих пор никто…

-          Увы! – перебил его гость. – Но к рассказу об этом вам, отец, следует подготовиться.

Хотел, кажется, с иронией… Но ирония не прозвучала, и потому священник ответил серьезно:

-          Я готов.

-          Невозможно мне жить среди людей! Скучно! Я не чувствую себя суперменом! Я просто хочу летать! Я превратился в ночную птицу, отец! Днем летать нельзя… Я уехал в деревню, бросил учебу и все прочее, как ненужную бумажку выбрасывают… Пьянством никогда не страдал… о наркотиках понятия не имею…но, кажется, со мной происходит то же самое! Днем сплю, а во сне летаю… Просыпаюсь всегда в страхе: неужели только сон?! Если один, тут же  буквально бросаюсь в воздух, и когда убеждаюсь, что это не сон, что я действительно летаю, то плачу от счастья! Если я нахожусь где-то, где нельзя взлететь, вдруг появляется мысль, что чудо кончилось, и я спешу куда-нибудь, чтобы убедиться… Самое страшное, отец, это что с каждым днем сокращается время, когда я могу не летать… Люди раздражают своим присутствием… Хамом становлюсь… равнодушным… Только летать!           Но я хотел рассказать…Да… Однажды я убежал в лес в полдень и, забыв обо всем, начал гоняться за птицами! Такой переполох наделал, Птицы, отец они тоже детерминисты. Они терпеть не могут, когдв нарушаются законы природы…

В общем, увлекся я, сморю мужик….Стоит с выпученными глазами, корзину выронил…челюсть на повесе…Мне бы хоть бы исчезнуть сразу! А я к нему полетел… Он как стоял, так и грохнулся на спину без звука. Когда к нему подлетел, он уже всё… Я уже убийца! Вот так! И вы тоже чуть Богу душу не отдали, а уж вы-то…

               Священник вскочил с кушетки. Глаза расширены, в глазах ужас, руки трясутся …Алексей шарахнулся от него.

-Вот! – крикнул отец Вениамин – Вот! И я тоже! И вы, и мужик, и я тоже!

Он схватился за голову.

-          Только этого не хватало! – пробормотал Алесей, пятясь к двери.

-          Стойте – крикнул священник – Простите меня!

Он вдруг упал перед Алексеем на колени.

-          Простите! Христа ради! Я вас поучал, проповедь читал о вере! Простите! Не имел права! В обмане был сам и вас обманывал! И Бога! И Бога! Вы честно…прямо…А я всю жизнь…

Он упал на пол и зарыдал. Алексей в отчаянии заметался по комнате.

-          Будь проклято это чудо! – крикнул он в отчаянии, опускаясь на колени перед Священником. Тот живо поднял голову, обнял его, тоже встав на колени.

-          Нет! Не смейте говорить так! Вы не понимаете! Мы все предали Господа! Я первый! Он своим чудом разоблачил ложь мою!

Ведь я же испугался! Понимаете! Испугался! Как и тот мужик, что не верил! И вы в страхе перед чудом, потому что и вы без веры! И я Господи! Проститься ли такое? Я фарисействовал! Понимаете!

Алексей осторожно высвободился, поднялся, поднял священника.

-          Вы уж извините, - как то зло сказал он, только мне, очевидно, таких тонкостей не понять! У меня от своих забот голова кругом…Я пойду, пожалуй….

-          Подождите! Прошу вас, подождите!

Отец Вениамин усадил его на стул, сел рядом на кушетку не выпуская из своих рук руки Алексея.

-          Мы не можем, поймите вы, мы не можем сейчас вот так расстаться! Господь связал нас с вами одной милостью, судьбы наши связал…

-          Милостью? – усмехнулся Алексей. – А зачем мне это милость? Я признал Его доброй волей! Было ведь так! Чудом Он посягнул на свободу моей веры и уничтожил её!

-          Да нет же! Нет! – горячо возражал отец Вениамин. – Не вы ли признавались, что не было веры в вас! Не поддавайтесь гордыне! Вы хотите быть свободным от Бога, но быть свободным от  Бога – значит быть в рабстве! Поймите! – От волнения его голос срывался на шепот, он крепко сжимал руку Алексея, крепче чем можно было ожидать от человека его возраста.  – Вы думаете о Боге Вы жаждете веры! Перешагните через гордыню, станьте дитем, которому мир открылся, сердце послушайте своё! В его побуждениях истина ваша!

Алексей сделал рукой жест досады, но священник не дал ему говорить:

-          Вы не хотите принять чудо! Но вы…подумайте! Вы бы и Христа не приняли! Ведь вы бы Его распяли!

Алексей внимательно посмотрел на него.

-          Какая-то логика есть в ваших словах…Но разве кто-нибудь  уверовал благодаря логике.

-          Не логика, истина в моих словах! Тысячелетняя истина, которую, было время, признавал весь мир!

-          Весь мир признавал Птоломея! Ну и что?

-          Господи! – зашептал отец Вениамин, закрыв глаза. На щеках появились слезы. – Господи! Вразуми меня! Дай мне слова!

Алексей попытался высвободиться . Облегченье не пришло, и он уже тяготился разговором.

- Слушайте! – снова страстно и горячо заговорил священник. – Сегодня же, сейчас же идите домой, уединитесь, упадите на колени и заставьте всей силой, какая есть в вашей душе, заставьте себя быть искренним! И молитесь!   Не почувствуете ничего, молитесь еще усерднее! Молитесь и час, и два, и три, пока не услышите! Вы услышите, потому что услышаны будете! Дорогой мой, жизнь ваша решается, и не только эта жизнь, скоротечная и неверная, но и та, вечная, которая есть, к которой готовит вас Господь особой милостью Своей.

               Он обнял его, уговаривал и умалял.

-          Я тоже…всю ночь молиться буду! И нас двоих услышит Господь, если об одном просить будем! Моя жизнь- это три ваших! И всю мне ее отмолить нужно! Сил хватит ли! Прошу вас! Ступайте домой и обратитесь! Обещайте мне!

Алексей, наконец, высвободился, поднялся.

-Я обещаю вам отец, что сейчас пойду домой. Тут он прервался, глаза засветились скрытой радостью…ведь уже темно, да? Значит, я полечу! Я буду летать и думать над вашим советом. Большего обещать не могу!

Он начал торопливо прощаться со священником, глаза у того были полны слез, и он уже больше ничего не говорил, и только крестил несчастного, и что-то шептал.

                Когда за Алексеем захлопнулась калитка, священник уже стоял на коленях…

                Ночь была теплая и темная. На холме стоял человек и не виден был никому, кроме самого себя. Еще, может быть, видел его Бог.

Ни звука не было в ночи. А вокруг притаилось дремавшее человечество, и снились ему сны о грехах. Все уже было! Был убит Авель и распят Христос, а убийство и распятие было забыто человечеством как детские шалости. И человек на холме под звездным небом, сын Адама, был лишь образом и подобием Адама – Адама, а не Бога, потому что о Боге он уже ничего не знал сам, а тому что знал понаслышке, верить не мог!

Ночь была теплая и темная. Дремавшее человечество скулило во сне, как собака, обманутая в куске хлеба. Человек на холме слышал этот скулеж, но сочувствия не испытывал, он уже не принадлежал к тому человечеству, с которым разделяла его теплая и темная ночь.

                Человек вглядывался в глубину звездного неба и думал: «Допустим есть нечто, объединяющее эту бездну материи и пустоты, имеющее в самом себе смысл всему разобщению мира. Я могу представить его, как некий имманентный разум, я могу назвать его Богом. Но что такое Я – пылинка от пылинки, какой контакт может быть у меня с тем, что можно предположить под именем Бога?! Как нужно сократиться и упроститься этому              Нечто, чтобы заговорить со мной на одном языке, моими жалкими понятиями! Человеку легче установить контакт с амебой! Тут хоть некий общий принцип бытия…белок и прочее. Нелепа сама идея Бога…а я летаю!

 Но довольно! Я ОТКАЗЫВАЮСЬ БОЛЬШЕ ЛОМАТЬ ГОЛОВУ! Пусть теперь этим займется человечество! Завтра  оно узнает обо мне! Я нанесу оплеуху одновременно и науке и религии! Ни попы, ни книжные черви не спекульнут на мне! Пусть ползающие завидуют летающему! Летать! Летать!»

                Он отбежал от края холма, разбежался и, вытянув руки вперед, ринулся вверх. Опьянение полетом овладело им, и больше не было никаких мыслей, никаких проблем и противоречий. Он не чувствовал своего тела, было только сознание самого себя, словно был он теперь тем чем должен быть от рождения, - бессмертной свободной душой, неотягощенной никакими заботами плоти. Жизнь его стала полетом, и другого смысла в ней не было!  

                Счет времени был потерян. Он летал и знал, что никогда не устанет, как не может вечное устать от бессмертия. Машинально менял направления и не думал о том, куда летит, далеко ли…

                Должно быть, прошло много времени. Неожиданно исчезли звезды, невидимые тучи перекрыли их. Он забыл, с какой стороны они должны быть. Исчезло ощущения верха и низа, вообще исчезло ощущение пространства. Земля и небо исчезли. Подъем и спуск потеряли всякий смысл. Он обнаружил себя стоящим, но где была земля, вверху или внизу, слева или справа, - пространства не было. Земля и небо исчезли. Подъем и спуск потеряли всякий смысл. Страх, никогда ранее не испытанный, ледяным панцирем сковал сердце. Отчаянно он начал метаться из стороны в сторону, но сторон оказалось больше, чем четыре, больше чем шесть, сторон оказалось столько, сколько мыслей о них.

Он  закричал, дико и отчаянно, но человечество, даже если оно и было где-то рядом, спало и не слышало его крика. Он понял, что потерял землю. А без нее, как оказалось, невозможно жить!              Бог дал ему крылья, а земля отказала в притяжении…

                Задохнувшись от крика, он всей данной ему силой полета кинулся куда-то…

                Всю ночь отец Вениамин провел в молитве и слезах. Обессилев, к утру задремал на полу перед иконостасом.

Разбудила его соседка, что обычно в седьмом часу приносила ему молоко. Обеспокоено спросила, здоров ли батюшка. Потом рассказала, что беда случилась в деревне. Человека убили ночью. Доярки утром шли на ферму и увидели. Молодой такой, красивый, говорят…

-          Где? – крикнул священник так, что напугал женщину.

-          Милиция с району приезжала, забрала.

С удивлением смотрели проснувшиеся жители деревни на священника, почти бегущего по улице с развевающимися по ветру волосами и бородой.

                Деревенская фельдшерица оторопела, когда к ней ворвался священник. Он не поздоровался.

-Скажите, вы видели его?

Кого? – еле выговорила девушка

-          Юношу…убитого…

-          Видела, - ответила она, не понимая, чего от нее хотят.

-          Что с ним?

Она наконец обрела дар речи.

-Не знаю, так, как будто он с самолета упал…весь разбитый

 Когда вбежал в свою квартиру, дверей не закрыл, у порога не задержался, с размаху упал на колени перед иконостасом и захлебнулся в рыданиях.

 1968-1970   

Количество показов: 2735